На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

7дней.ru

105 401 подписчик

Свежие комментарии

  • Татьяна Бут
    Поиск крутых имен? Вы их находите, на этом все и кончается, т.к. их больше нигде не увидешь. Эти таланты должны радо...Поселивший семью ...
  • Анатолий
    Нашёлся бы кто смелый да в жопу его трахнул. За семью он перживает. Вот, к примеру, Расторгуев за семью не переживает...«Не трогайте мою ...
  • Вовладар Даров
    Низкая и никому ненужнаяПредали забвению:...

Фаина Раневская уверяла — Райкин принес ей полный котелок денег

С Эрастом Гариным в фильме «Золушка». 1947 г. Russian Look

«Фаина любила повторять афоризм собственного сочинения: «Не имей сто рублей, а имей двух грудей». Считала себя слишком некрасивой. Рассказывала: «Я влюблялась, конечно, но меня всегда меняли на женщин с маленькими носиками. Вроде уже роман, уже любовь, а потом — раз, появляется соперница, и меня сразу отодвигают в сторону», — рассказывает Татьяна Исаева, жена «приемного внука» Раневской.

В1971 году я вышла замуж за Алексея Щеглова — «эрзац-внука» Фаины Георгиевны Раневской, как она сама его называла. Помню, как свекровь Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф готовила меня к первой встрече с Раневской. В те годы в моде были мини-юбки, и я с удовольствием их носила. Но Ирина Сергеевна настояла, чтобы к Раневской я пошла в брюках и длинном жилете. Под жилет я выбрала тонкий красный шерстяной свитер, а последний штрих внесла Ирина Сергеевна, надев мне на шею крупное медное украшение на толстой цепочке, которое накануне привезла из Прибалтики. Перед выходом Ирина Сергеевна в который раз предупредила: «Танечка, прошу, только не перечьте Фаине Георгиевне». Приходим с мужем к Раневской, в знаменитую высотку на Котельнической набережной, Алеша снимает с меня пальто, и первое, что Фаина Георгиевна видит на мне — на красном фоне медную штуковину на цепи. Тут же последовал комментарий: «Ну, вы одеты прямо как кардинал». 

Помня о том, что спорить нельзя, я смиренно ответила: «Да, это так». И дальше в течение всего вечера я только и делала, что соглашалась с Фаиной Георгиевной во всем, хотя это мне стоило больших усилий. Сначала Раневская принимала нас в комнате, а потом почему-то повела на кухню, поставила чайник, сама села на единственную табуретку, а мы стояли, опершись спинами на подоконник, и продолжали разговор. Все это время Фаина Георгиевна меня очень придирчиво изучала. Когда мы вернулись домой, Ирина Сергеевна встретила нас с «опрокинутым» лицом: «Таня, что вы такого сказали Фаине Георгиевне?!» Оказывается, пока мы ехали домой, Раневская успела ей позвонить: «Поздравляю тебя, Ирина, твоя невестка — нахалка».

Это было в характере Фаины Геор­гиевны. Она недолюбливала всех, кто дорог людям, которых любила она сама. И наоборот: сразу начинала обожать всех, кого любили мы — те, к кому Фаина питала сложные чувства. Так, бабушку моего мужа — Павлу Леонтьевну Вульф — Раневская боготворила. Ведь та ввела ее в профессию и заменила Фаине мать: настоящие родители Раневской в 1917 году на собственном пароходе эмигрировали в Турцию. 21-летняя Фаина же осталась в России ради воплощения мечты о сцене, впоследствии сменила фамилию Фельдман на псевдоним Раневская и была принята в семью Павлы Вульф — в то время известной актрисы. 

Раневская всю жизнь ревновала Павлу Леонтьевну к ее родной дочери — Ирине, хотя Вульф всегда была по-немецки строга и холодна с ней и Фаине доставалось значительно больше времени, внимания и любви со стороны обожаемой наставницы. Потом у Ирины Сергеевны родился сын Алеша, мой будущий муж, и его Раневская полюбила всей душой. Между прочим, именно она забирала Ирину Сергеевну с Алешей из роддома и рассказывала об этом так: «Несу я Лесика, прижимаю к себе и понимаю: это самое дорогое, что у меня есть, и когда я поднималась в квартиру, стало мне вдруг так страшно, что я сейчас возьму и брошу его с лестницы». Вот в этом — вся Фаина Георгиевна, ее парадоксальная натура! Потом Алеша вырос и влюбился в меня, значит, меня полагалось невзлюбить. Но в этом не было ни капли злобы или настоящей вражды — только какая-то совершенно детская ревность. А вот когда я познакомила ее со своей младшей сестрой Ольгой, Фаина сразу к ней прониклась. Все причитала: «Ой, какая она у вас болезненная, надо ее показать врачу». 

«Подкидыш». 1939 г. Мосфильм-Инфо

Вообще-то, никакой болезненностью Оля не отличалась (это, скорее, я вечно чем-то болела). Но вот так Фаине Георгиевне хотелось думать. Незадолго до этого кто-то подарил Раневской шубу, когда-то принадлежавшую дочери Сталина Светлане Аллилуевой. И вот, решив, что Оля мерзнет в своей модной короткой дубленке, Раневская пожалела «простуженного ребенка, который мерзнет зимой», и отдала ей эту шубу. Шуба была из щипаной нутрии песочного цвета, совсем старая, расползающаяся. Носить ее было невозможно, реставрации она тоже не подлежала. Наша соседка, работавшая в ателье головных уборов, потом наделала из нее шапок.

Сейчас некоторые рассказывают о Раневской, что она была как-то фатально не хороша собой. Этот миф во многом создала она сама, относясь к своей внешности излишне критично. Фаина рассказывала, как на съемках «Пышки» отчаянно завидовала исполнительнице главной роли, красавице Галине Сергеевой, вокруг которой мужчины так и увивались. И посвятила ей один из своих афоризмов: «не имей сто рублей, а имей двух грудей». У самой Раневской женская судьба не сложилась, и она объясняла это именно своей внешностью. Рассказывала: «Я влюблялась, конечно, но меня всегда меняли на женщин с маленькими носиками. Вроде уже роман, уже любовь, а потом — раз, появляется соперница с маленьким носиком, и меня сразу отодвигают в сторону».

На самом деле Фаина Георгиевна умела выглядеть по-королевски. Когда я ее первый раз увидела, меня поразило, во-первых, что она такая высокая, прямая, с белыми, холеными, молодыми руками, а ей тогда уже стукнуло 75 лет! Во-вторых, у нее была длинная аристократичная шея и очень красивые густые волосы, они лежали изысканной высокой волной — ни у кого другого я такой прически не видела. Облик Раневской был царственным. И в-третьих, она хорошо одевалась: помню, у нее был замечательный костюм из креп-сатина — юбка и кардиган оттенка синих чернил, сам — матовый, а воротник и отвороты рукавов атласные. Сочетание ее серебристых волос с этим темно-синим костюмом смотрелось великолепно. Она постоянно носила один перстень — с россыпью мелких бриллиантов на плоской основе. По словам самой Фаины Георгиевны, он был сделан из старинной пуговицы, которую в экспедиции раскопал муж ее сестры Беллы — геолог.

Я тоже любила красиво одеться, и вот этого Раневская не одобряла. У нее сложилось ложное представление, что весь наш семейный бюджет расходуется на мои наряды, и это каждый раз обсуждалось. Разубеждать было бесполезно. Хотя на самом деле я очень многое шила себе сама. Леше же костюмы мы шили у портных, потому что фигура у него была нестандартная. Он ходил в югославской дубленке, которую ему привезла Ирина Сергеевна. Раневская всегда на это мне говорила: «Танечка, вы одеты как миллионщица. А у Лесика мерзнет…» Дальше следовало крепкое слово, означающее мужское достоинство. Имелось в виду, что его дубленка короткая, а мое пальто длинное.

Увидев во сне Райкина, сломала руку

Мы виделись довольно часто. И не только дома у Раневской. По субботам мы с Алешей обычно ходили в Союз архитекторов (мы ведь с ним оба — проектировщики), а когда вечером возвращались домой по Тверскому бульвару, иногда встречали ее, Фаина Георгиевна там гуляла. Ее подруга Нина Сухоцкая, племянница Алисы Коонен, уверяла, что на Тверском бульваре воздух лучше, чем в Швейцарских Альпах, поэтому они любили там гулять со своими собачками. Потом мы провожали ее домой…

С Ариадной Шенгелая в фильме «Осторожно, бабушка!». 1960 г. Russian Look

Мне было настолько интересно общаться с Раневской, что я безропотно сносила ее колкости и никогда не держала на нее обиды. Просто я понимала, что мне очень повезло — я имею возможность видеть уникальную актрису в домашних условиях. Раневская не была похожа ни на кого!

Театр Моссовета платил ей довольно большую зарплату, как и положено народной артистке СССР — по-моему, около трехсот рублей. При том что она почти ничего не играла. Только пару раз в месяц она выходила на сцену в спектаклях «Дальше — тишина» и позднее «Правда — хорошо, а счастье лучше», и всякий раз служебная машина доставляла ее в театр и обратно. Тратить деньги Раневской, казалось, было особенно не на что. С ее диабетом практически ничего ей было нельзя. Обстановка в ее квартире тоже сложилась давным-давно, из дома в дом вместе с хозяйкой переезжала ее мебель: у Раневской был изысканный спальный гарнитур из карельской березы и уникальный гарнитур для гостиной с декоративными элементами в виде лебедей. В квартиру в Южинском переулке (Ныне Большой Палашёвский. — Прим. ред.) добавилось лишь несколько вещей из дома Алисы Коонен, которые «временно» разместила у Раневской Нина Сухоцкая. Именно от Коонен к Раневской перекочевало, например, очень неудобное, но красивое низкое кресло-диван. Похожий диванчик Раневская увидела в музее Алексея Толстого, экскурсовод сказала, что хозяин называл его «эротоманка», Фаина это словечко переняла.

Куда она девала деньги — непонятно, но они у нее не держались, Раневская то и дело умудрялась еще и в долги залезть. Помню, однажды она была на мели, а хотелось по­ехать куда-нибудь отдохнуть. И кто-то надоумил: «Попроси Завадского, он тебя устроит в кунцевскую клинику, там чудесные условия, отдохнешь бесплатно». Так Раневская и сделала, и Юрий Александрович отозвался на ее просьбу. Все бы хорошо, но в первый же день пребывания в больнице Раневская сломала руку. Мы с Алешкой кинулись к ней. Входим. Она, белая как бумага, сидит в кресле, голова обессиленно склонилась к плечу, рука прижата к груди. Алеша: «Фуфочка, как же так произошло?» Она отвечает: «Ты же знаешь, я вся в долгах… Приехала вчера в больницу, а палаты все заняты, только утром должны освободиться, и мне предложили переночевать в ординаторской на высокой кровати. А ночью мне приснился сон. Аркадий Райкин после концерта протягивает мне полный котелок денег со словами: «Фаиночка, я знаю, что у тебя долги, возьми, пожалуйста, эти деньги, я их заработал специально для тебя». Я руки к нему потянула, а он котелок отодвинул, я — к нему, вот и свалилась с кровати». Она это рассказывала с таким серьезным и трагическим видом, что смеяться было даже неудобно.

Конечно, много денег у нее уходило на домработниц. Ей вечно попадались бестолковые. Одну как-то раз Фаина послала за мясом для собаки, дав крупную купюру. Домработница где-то пропадала полдня и вернулась без сдачи. Объяснила она это тем, что в ближайшей кулинарии мяса не было, поэтому пришлось ехать на другой конец города на такси и покупать бефстроганов.

Неудивительно, что Раневской часто приходилось обращаться с хозяйственными просьбами к друзьям. Помню, как Леша паковал ее книги, когда Раневская переезжала из высотки на Котельнической в Южинский переулок. Она требовала, чтобы книги укладывались и перевозились именно в том порядке, в каком стояли на полках. А сколько мы провозились с газоном на Донском кладбище, где была похоронена сестра Фаины — Белла… Раневской хотелось, чтобы на могиле был просто холмик, покрытый травой, и больше ничего. «Хочу, чтобы было как на могиле у Льва Толстого», — подчеркивала она, и мы с Алешей каждую весну сеяли эту травку. Требовалось посеять не глубоко, чтобы семена взошли, но и не мелко, чтобы птицы не склевали. Каждый год мы находили новые способы защиты от птиц: то сетку из ниток натягивали, то смешивали семена с глиной.

Раневская с «внуком» Алексеем Щегловым из личного архива Алексея Щеглова

Как-то Раневская уехала в санаторий и попросила меня поливать цветы. В роскошном китайском кашпо у нее росла очень красивая бегония с лиловыми листьями, тоже из квартиры Коонен. Фиолетовый, сиреневый и лиловый вообще были любимыми цветами Фаины Георгиевны. В один из дней я вышла на балкон и ужаснулась: он весь был покрыт толстым слоем птичьего помета. Ведь Раневская подкармливала голубей. Там еще стояло вольтеровское кресло, которое она собственноручно выкрасила красной масляной краской, чтобы не портилось на балконе. Второе такое кресло Фаина подарила нам. Так вот ее кресло тоже все было загажено птицами. Я пришла в ужас, ведь Фаина Георгиевна только недавно переехала в эту квартиру, все еще такое чистое, новое, а балкон уже в таком состоянии… Куда, спрашивается, смотрела домработница? И я добросовестно все эти дни отчищала кресло и отскребала кафельный пол. 

Когда Фаина Георгиевна вернулась, она позвонила мне и вместо «здравствуй, Таня» строгим сердитым голосом спросила: «Где говно?» Я говорю: «Ой, Фаина Георгиевна, извините, пожалуйста, я вас не предупредила, вот решила вам помочь…» — «Да как же можно без разрешения хозяев такую работу делать?» Она со мной на какое-то время даже разговаривать перестала. А потом звонит мужу и говорит: «Алеша, приходи немедленно». В тот раз он вернулся от нее с двумя огромными связками коробок конфет всех сортов, в каждой руке по стопке. Оказывается, Раневская обзвонила знакомых, рассказала чудовищную историю, как я ей отмыла балкон от птичьего помета и ей чем-то надо отблагодарить своевольную девчонку. И все, кому она позвонила, принесли по коробке конфет. Чего там только не было: и клюква в сахаре, и вишня в шоколаде, и с ликером. Так Раневская меня простила, но на свой балкон потом не позволяла выходить.

Однажды мы пришли к ней в гости, когда Фаина прогнала очередную дом­работницу. Смотрю — на кухне гора немытой посуды. Говорю: «Давайте, Фаина Георгиевна, я вам помою посуду». — «Ну ладно», — согласилась она. Алеша с ней общался в комнате, я мыла посуду, как вдруг услышала крик: «Т-Т-Таня!» Думаю, что-то случилось, бегу к ним. «Вот, я не понимаю, — говорит Раневская, — корабль, он же такой большой и тяжелый, почему он не тонет?» Я говорю: «Ну, как же, Фаина Георгиевна, по закону Архимеда…» — «У меня была двойка». Тогда я принесла из кухни миску с водой, опустила туда чашку, демонстрируя, что чашка не тонет, потому что на нее действует сила выталкивания. В ответ Раневская свела зрачки к носу, изображая полное непонимание. В качестве последнего аргумента я привела пример: «Фаина Георгиевна, вы, когда входите в ванну с водой, уровень воды же поднимается». — «Конечно, поднимается, потому что у меня боооольшая и толстая задница! — она, конечно, выразилась крепче. — А вот почему корабль не тонет?!» Она так ничего и не поняла, но эта игра ей очень нравилась.

Конечно, Фаина Георгиевна была провокатором. У нее в холодильнике всегда стояла какая-нибудь фирменная выпивка: виски, ликер или ром. Сама-то она не пила, но лукаво предлагала моему мужу: «Лесик, выпей рюмочку. Смотри, какая закуска хорошая, вот, карбонатик. Мне это все нельзя, я хоть посмотрю, как ты будешь кушать». Леша наливал себе рюмочку. Но как только подносил ее ко рту, Раневская смотрела на меня укоризненно и говорила: «Таня, а вы знаете, что Алешин папа умер от алкоголизма?»

«В одном из последних писем она написала, обращаясь к Алеше: «Все больше и больше по тебе тоскую. Все думаю, вспоминая, с какой любовью маленького носила на руках, с годами любовь стала расти и превратилась в огромную привязанность. Ведь ты у меня теперь один любимый…» Киножурнал «Фитиль». «Карты не врут». 1964 г.

Леша с молодости смирился с ее опекой. Однажды он, будучи еще студентом, поехал на практику на Соловки. Ему казалось, что это будет романтическое, практически геройское приключение, полное трудностей. И что же вы думаете, он приехал, а его там встречают и селят в гостиницу в номер люкс. Леша был в ужасе, оказалось, что Раневская позвонила кому-то и попросила устроить «внука». Фаина Георгиевна постоянно доставала ему всякие путевки, а после того, как мы поженились, я тоже была обязана ездить по этим путевкам на море, хотя я гораздо больше люблю нашу среднюю полосу — травку, лес, листики зеленые, ветерок. Но нас никто не спрашивал. Просто Фаина Георгиевна доставала нам путевку в Мисхор — и мы ехали.

Она была щедра: то люстру нам подарит, то (узнав, что я люблю комнатные цветы) медную старинную консоль на стену под вьющиеся растения. А однажды подарила Алеше небольшой альбом Модильяни… И началась мука, потому что Раневская постоянно звонила и говорила: «Ты знаешь, Алеша, ко мне сейчас придет человек, срочно принеси Модильяни, я обязательно должна показать». И он покорно шел с этой книжицей. Через некоторое время опять звонок: «Алеша, как ты можешь жить без Модильяни? Он уже целый месяц у меня, а ты за ним не приходишь!» Алеше особенно некогда было бегать туда-сюда, но Фаина Георгиевна скучала по своему эрзац-внуку, и это был отличный повод его повидать.

Другим постоянным поводом были продуктовые заказы. Раневской регулярно их присылали: буженина, карбонад, бананы — одним словом, всякий дефицит. И вот Фаина Георгиевна придумала, что Алеша очень любит бананы. Хотя он вообще фрукты не ел. Но всякий раз, когда у нее оказывались бананы, Раневская звонила и говорила: «Лесик, приходи — поешь бананы, пока гости все не сожрали». Леша не спорил — приходил, забирал бананы и относил их мне. При этом, стоило ему выйти из ее квартиры, Раневская тут же набирала наш номер и спрашивала: «Лесик вернулся?» Я говорила: «Нет еще, Фаина Георгиевна». — «Я очень волнуюсь, почему его так долго нет?» И вот, пока он шел пешком от Южинского переулка, где она тогда жила, к нам на 3-ю Тверскую-Ямскую, мы с ней беседовали. 

Почему-то она была ко мне более доброжелательна, когда мы разговаривали по телефону. Раневскую интересовало все. И какие цветы я люблю, и какие книги читаю, и что делают наши кошки. Однажды я рассказала ей, что прочитала повесть Сартра «Слова», и там есть эпизод про собачье кладбище. На одном собачьем памятнике было написано: «Ты лучше меня: ты бы не пережил моей смерти — я живу». Фаине Георгиевне я это пересказала, потому что сама Раневская высказывалась о собаках очень похоже. Она тут же попросила почитать эту книгу. Через несколько дней Леша отнес ей Сартра. И когда мы зашли к ней в следующий раз, Раневская говорит: «Я тут такую чудесную книгу прочла, вот зря, Танечка, вы так мало читаете. Есть такой замечательный писатель, Сартр, очень рекомендую».

Похожая история произошла потом по поводу Марины Нееловой. Звонит в очередной раз Фаина Георгиевна: «Вы что делаете, Таня?» Я говорю: «Смотрю фильм «Красавец-мужчина». — «Гос­поди, кто же там может играть Зою? Сейчас же нет актрис!» — «Ну, почему же, вот Неелова — актриса замечательная». — «Да?! А где она играет?» — «В «Современнике». Как потом выяснилось, Раневская тут же позвонила в «Современник» и пригласила Неелову в гости. Марина пришла и в лицах проиграла спектакль «Спешите делать добро» для нее одной. Раневская в нее просто влюбилась. Когда мы пришли, я увидела, что у Фаины Георгиевны вся стена увешана фотографиями Марины. «Фаина Георгиевна, вы же сказали, что не знаете Неелову». — «Как это я не знаю Неелову! Да это, может быть, единственная достойная актриса из современных!»

«Раневская садилась на скамеечку и громогласно отпускала колкие комментарии в адрес прохожих. Как-то одна дама ее осадила: «Вы пожилая женщина, как вам не стыдно!» Фаина Георгиевна была очень огорчена, что ее назвали «пожилой», пристыдили и не признали в ней великую актрису» «Весна». 1947 г. Мосфильм-Инфо

«Потому что он мне — дочь»

Фаина Георгиевна испытывала какую-то сверхъестественную привязанность к своему псу по кличке Мальчик, просто полностью подчинилась ему. А характер у собаки был выдающийся. Раневская иногда просила меня с ним погулять. Мальчик любил какие-то свои маршруты и шел только туда, куда хотел. Очень умело сопротивлялся, «врастал» в землю всеми четырьмя лапами, втягивал голову, но носом указывал направление, куда хочет идти. Он попал к Раневской уже старым, она подобрала его на улице. За Театром Пушкина на Малой Бронной, там, где сейчас гастроном, раньше был пустырь, на котором бегало много беспризорных собак, но Фаина облюбовала именно этого песика. 

Он представлял из себя бочонок на лапках с тоненьким облезлым хвостиком и никому бы не показался красивым. Но Раневская упорно приходила на пустырь, и начинались поиски: «Где, где моя собачка, мне надо ее найти. Мальчик, Мальчик!» И когда находила, угощала какой-нибудь котлеткой. Помню, какая-то женщина однажды сказала: «Напрасно вы его кормите, у него хозяйка работает в столовой, эта собака не голодает». А вскоре мы пришли к Фаине Георгиевне, а у нее в передней спит этот пес. Раневская даже посвятила ему стихи: «Мальчик, милый мой, родной, он приполз ко мне домой. Он со мною день и ночь, потому что он мне — дочь».

Была у Мальчика и «обязанность»: дверь в квартиру Раневской никогда не запиралась, а он лежал у входа и облаивал всех входящих, предупреждая хозяйку о гостях. Не реагировал он только на меня, я могла спокойно войти, даже переступив через него. Услышав лай Мальчика, Фаина Георгиевна, обыкновенно расхаживавшая по квартире в мужской майке-алкоголичке и вытянутых на коленях штанах, успевала накинуть фланелевый тяжелый халат сиреневого цвета.

Иногда Раневская просила проводить ее в кулинарию — «купить мяско для Мальчика». Кулинария находилась на улице Горького. В то время там стояли скамеечки, раскрашенные в радужный цвет. Фаина говорила: «Ой, я устала, мне надо посидеть». Садилась на скамеечку и громогласно отпускала комментарии в адрес прохожих. Я отпрыгивала от нее и делала вид, что я здесь ни при чем, но она мне не давала замаскироваться: «Таня, только посмотрите, какая задница, разве можно так ее обтягивать?!» Как-то одна прохожая ее осадила: «Вы пожилая женщина, как вам не стыдно!» Фаина Георгиевна была очень огорчена, что ее назвали «пожилой», пристыдили и не признали в ней великую актрису.

При всем ее непростом характере, у Раневской было немало друзей, и на ее день рождения всегда собиралась компания. Столом занималась некая Тамара — поклонница и приятельница Фаины Георгиевны, грузинка. Она приезжала с пирогами, причем привозила их в коробках разной величины, но пироги всегда были формы, точно соответствующей коробке, не знаю, как ей это удавалось. Из слоеного теста с капустой, очень вкусные. А Иечка Саввина запекала индейку. В последние годы гостями были Сергей Юрский и Наталья Тенякова, Елена Камбурова, Анатолий Адоскин. Помню, как-то впорхнула Рита Терехова. Она вошла стремительно, в чем-то необыкновенно красивом, красном, развевающемся. С порога метнулась к ногам Фаины Георгиевны и весь вечер смотрела на нее снизу вверх обожающими глазами.

«Фаина Георгиевна умела выглядеть по-королевски. Высокая, прямая, с белыми, холеными, молодыми руками, а ей тогда уже стукнуло 75 лет! Очень красивые густые волосы лежали изысканной высокой волной — ни у кого другого я такой прически не видела» С Любовью Орловой. 1950-е гг. Мосфильм-Инфо

Иногда приходила соседка по высотке — Галина Уланова. Даже на фоне рафинированных гостей Раневской она смотрелась инопланетным существом. В Улановой все было идеально: и стрижка, и руки, и маникюр, и фигура, и поза за столом. Помню одно ее платье в китайском стиле из плотного шелка абрикосового цвета с вышитыми хризантемами. На фоне нас всех Уланова выглядела, будто она не настоящая, а вырезанная из журнала. Это плохо вязалось с рассказами, которые я о ней слышала от свекрови. Ирина Сергеевна говорила, что Уланова до того скупа, что во время войны у нее сгнил целый ящик шоколада. Но у свекрови были причины не любить Уланову, ведь именно к той ушел от Ирины Сергеевны муж, режиссер Театра Моссовета Юрий Завадский. Кстати, когда Завадский отправлялся в Большой театр посмотреть на Уланову, Фаина Георгиевна острила: «Опять он пошел на рыдалку». Придя на другой день в Театр Моссовета, Юрий Александрович, восхищенный талантом балерины, начинал цитировать Пушкина: «Как твердо в роль свою вошла...», а в глазах его стояли слезы умиления.

Все эти меткие словечки Раневской, ее колкости, выходки и капризы, выдумки и сценки, которые она разыгрывала, — все это было так неожиданно, оригинально, за этим было так интересно наблюдать… Но однажды нам пришлось с Фаиной Георгиевной расстаться. За два года до ее ухода мы с Алексеем уехали по работе в Афганистан. Общение с великой актрисой перешло в эпистолярный жанр. В одном из последних писем она написала, обращаясь к Алеше: «Все больше и больше по тебе тоскую. Все думаю, вспоминая, с какой любовью маленького носила на руках, с годами любовь стала расти и превратилась в огромную привязанность. Ведь ты у меня теперь один любимый…»

Со временем я поняла, что мы не случайно встречали ее на Тверском бульваре, когда по субботам возвращались из Союза архитекторов. Дело было не в воздухе, который лучше, чем в Швейцарских Альпах. Скорее всего, она нас специально поджидала. Потому что, в сущности, была очень одинока. Мы были ей и благодарной аудиторией, и собеседниками, и младшими родственниками…

Статьи по теме:

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх